фразявочка к случаю: А кто увидит нас, тот сразу ахнет! (из м/ф "Бременские музыканты)
Вот не знаю, как вы, а я стоматологов всегда боялась панически. То ли по причине некогда выдранного без наркоза зуба (хоть и молочного, но прочно сидевшего в десне), то ли из-за стойкого убеждения, что ничего хорошего от людей, ежедневно по своей воле ковыряющихся в чужих зубах, ждать не стоит. И вот я - Я! - наплевав на свою дантистофобию 4 раза за эту весну бегала в стоматологию. Сначала лечила ноющий зуб, потом приводила в порядок остальные, пока они тоже ныть не начали. Ну что я могу сказать? Перестала я стоматологов бояться. Ну... не вообще, конечно, а отдельно взятого врача из отдельно взятой клиники. Спасибо Вам, Мария Ториэловна!
Чем плохи были эти визиты к врачу - так это невозможностью читать, когда тебе зубы сверлят. Зато размышлять можно, сколько душе угодно, в том числе и о природе
У бизнесмена Гринёва третий день ныл зуб. Бизнесмен глушил мерзавца ношпой, баралгином, коньяком "Наполеон", водкой "Абсолют" - нытьё не прекращалось ни на миг. Из-за зуба Гринёв не мог ни есть, ни спать. Да что там спать! Он говорить нормально не мог, сбиваясь на жалобное мычание. Благо для ведения переговоров у него имелся безотказный "Аргумент, с Которым не Спорят, поял, Умник?", любовно называемый АКСУшечкой. Зуб, к сожалению, умником не был, и Аргумент на него не действовал абсолютно. Не помогло даже верное, по словам шофёра Васи, народное средство - размочаленный фильтр от свежевыкуренной сигареты, приложенный непосредственно к зубу. Вася, которого его шестнадцать зубов никогда не мучили, лишь разводил руками, не зная, что ещё предложить шефу, кроме хука справа. Бизнесмен худел, спадал с лица, не спал ночами, страдая над котировками и своей несчастной долей.
-Гринёв, ты долго будешь дурью маяться? - сердито вопросила его супруга, которой жалобные стоны бизнесмена третью ночь мешали смотреть гламурно-розовые сны с Бандеросом в главной роли.
-Ыыыы, - безнадёжно отозвался Гринёв, у которого при виде нежно любимой (когда-то) супруги в бигудях и огуречной маске заныла разом вся челюсть.
-Что "ыыы"? - передразнила благоверная, сверкая не умеющей болеть и ныть металлокерамикой в четыре ряда. - Чего ты воешь третий день, как ветер в фабричной трубе?
-Зуб болит, - невнятно пожаловался Гринёв, надеясь на жалость и заботу.
-Сходи к врачу, - отрезала бессердечная баба, наматывая одеяло на уши. Бизнесмен плюнул и ушёл в кабинет читать котировки.
Наутро Вася получил приказ "В лучшую стоматологию! Немедленно!", жалостливо хмыкнул и, пришпандорив на крышу наглухо тонированного "бумера" мигалку, рванул с места в карьер, нарушив за пять минут ПДД на уставный капитал "Газпрома". Гринёв этого даже не заметил, пытаясь смириться с неизбежным и медленно, но верно бледнея от страха - несгибаемый бизнесмен, которого не страшили ни перестрелки вдвоём против десяти, ни необходимость везти Очень Большую Сумму наличными в одиночку через ночную столицу, ни собственная наружность с бодуна, отпечатанная большим тиражом в плохом качестве и сдуру развешанная ментами по городу с припиской "разыскивается", боялся стоматологов больше, чем дефолта и банкротства вместе взятых.
-Ниночка! - закричала женщина в регистратуре при виде его зелёной рожи. - Тут человек с острой болью! Это срочно! Примешь?
-Конечно, - отозвался мелодичный голосок, от которого у бизнесмена внезапно ёкнуло сердце и немного успокоились нервы. Гринёв послушно нацепил бахилы и почти твёрдой походкой прошёл в указанный кабинет. Миловидная и совсем молоденькая Ниночка, улыбаясь, заверила, что вылечит всё, что болит, и указала на кресло. Гринёв, цепенея, оглядел суперсовременную "мебель", ощетинившуюся держателями для инструментов и самими инструментами, закатил глаза и рухнул к ногам удивлённой Ниночки.
Через полгода Вася, хвативший лишку на свадьбе шефа, на спор разбил об голову три кирпича и перегрыз черенок от лопаты. Бизнесмен же Гринёв так и не перестал бояться стоматологов. Даже горячо любимую молодую жену Ниночку.
***
Альберт Генри Чарльз Виннерс граф Грин уже который день маялся зубной болью. Несчастного графа не радовали ни погожие дни, ни развешанные по стенам в каминном зале боевые трофеи, ни затеянная будущим тестем в честь помолвки графа охота. Ну какая может быть охота, когда ЗУБ БОЛИТ?! При виде же ломившихся от яств столов графу плохело окончательно и бесповоротно. Зуб болел, не переставая ни на миг, не давая ни есть, ни спать, ни читать привезённые из похода манускрипты. Не могла его отвлечь даже драгоценная смальтовая мозаика, которую ценитель прекрасного Грин самолично отковырял от стены одного из византийских дворцов и велел со всеми возможными предосторожностями доставить в родовой замок, чтобы по возвращении он мог воссоздать шедевр на стене каминного зала. Но проклятый зуб отравлял существование, отвращая благородного графа даже - подумать страшно! - от Создателя, ниспославшего ничтожному своему слуге боль зубовную как кару неизвестно за какие грехи. Несчастный граф безутешным призраком слонялся по замку, пугая слуг жалобными стенаниями, перемежаемыми страстными молитвами об избавлении.
-Сходили бы Вы к цирюльнику, Вашсветлсть, - не выдержал в один совсем не прекрасный, несмотря на греющее солнышко и вопящих жаворонков, день верный оруженосец Джон. - Ну мочи ж уже нету на Вас смотреть и вопли Ваши слушать. Скоро челядь из замка разбегаться начнёт - и кто Вашсветлсти рубашки мыть будет?
-К цирюльнику? - задумался граф. Потом решительно отмёл предложение оруженосца. - Нет уж. Тесно, грязно, рук он не моет - сплошная антисанитария, никакой гигиены!
-И где Вы, Вашсветлсть, словей-то таких бесовских понахватались? - заворчал Джон. - Тинитария какая-то, Геенну опять же вспомнили. Вот будет Вам Геенна за такие разговоры. Вон невеста на Вас уже смотрит, как волк хороший, того и гляди в монастырь уйдёт от завываний Ваших. Сходили бы Вы к цирюльнику, Вашсветлсть.
Граф со стоном сбежал от заботливого оруженосца на чердак донжона, отговорившись какими-то важными делами. Но Джон разыскал сюзерена и там, заунывно вещая:
-А то давайте за цирюльником Томаса пошлём, пускай он его сюды привезёт, а мы тут и тинитарию эту Вашу сделаем и Геенну, Вы только скажите, как. Вашсветлсть, а? Ну что ж Вы мучаетесь?
Зуб согласно подпел, терпение графа лопнуло:
-Зови! Посылай! Что хочешь, делай! Только заткнитесь уже оба, ради Христа!
В полдень довольный Джон под белы рученьки привёл графа в галерею, где уже ждал цирюльник, вооружённый нехитрым инструментом - тазом и щипцами устрашающего вида, узрев которые Альберт Генри Чарльз Виннерс граф Грин, герой Крестового, Полукрестового и Четвертькрестового (не говоря уже о Фрузелковом и Бэкстичном) Походов доблестно позеленел и потерял сознание.
***
"Идти или не идти?" - задавался жизненно важным вопросом Грынн, глядя на беснующегося возле костра шамана.
Шамана звали непонятным и труднопроизносимым именем Приход. Он залихватски жрал мухоморы, запивая их болотной водой, умело бился в эпилептических припадках и с мастерством, достойным истинного рок-барабанщика третьего разряда, бил в бубен, предсказывая засуху, голодомор, гибель Атлантиды и убийство Джона Леннона разом. А когда ничего из вышеперечисленного не случалось, Приход разводил руками, пенял на зловредных духов - они-де обманули - и уходил подкрепляться маринованными поганками. Неудивительно, что шамана в племени побаивались - а ну как предскажет тебе смерть, а она возьмёт, да и сбудется? Ещё Приход умел настаивать брагу на гнилых яблоках и сухом бурьяне, за что его уважали, кормили, не били и приносили добытые на охоте волчьи и медвежьи клыки для изготовления амулетов и оберегов. Больше всего клыков, понятное дело, висело на шее у самого шамана, ну так на то он и шаман! А ещё, поговаривали, что Приход умел изгонять боль из тела и заживлять раны на нём же. Духи его знают, умел или не умел, да только мёрло от его лечения народу не больше, чем без оного, а в иные годы даже меньше.
"Идти или не идти?" - в сотый раз спросил себя Грынн, горестно держась за щёку, за которой не хуже Прихода бесновался зуб. Он болел уже не первый день, намекая, что единственным лечением для него будет удаление, никакие припарки и заклинания уже не помогут. Зуба Грынну было жалко, себя ещё жальче, тем более, что до недавнего времени у молодого охотника были неплохие шансы заменить собой впавшего в старческий маразм Вурра на посту вождя. Проклятый зуб сводил шансы на нет, ибо что же это за вождь, который скулит от боли, как побитая баба?
-Что? Болит? - поинтересовался неизвестно когда подкравшийся шаман. Грынн очумело посмотрел на него, на бубен, который Приход, не мудрствуя лукаво, тащил за собой на верёвке, и понял, что отпираться бесполезно, потому что он уже не только не вождь, но и не охотник - прозевать грохочущий по земле бубен было делом практически невозможным, но Грынн справился.
-Болит, - ликующе возвестил сам себе Приход. - Лечить надо!
-Да тут уже того надо, - печально поправил охотник, жестом показывая, что зуб необходимо из него, Грынна, извлечь и в болото поместить. Шаман радостно осклабился и со всей мухоморной дури огрел Грынна бубном по голове, непонятно сообщив неизвестно кому "Анестезия" - видимо, опять ему злые духи новое заклинание подсказали.
Благополучно утвердившись на посту вождя, Грынн первым делом велел отнять у Прихода бубен и годовой запас сушёных мухоморов, попутно с удивлением обнаружив, что эпилепсия у шамана была вполне природного происхождения. Правда потом выяснилось, что мухоморы-то отняли, а вот поганки - нет.
пятница, 22 мая 2009 г.
"От печки".
Мечтая обзавестись настоящей русской печью прочитали много интересного:
"В интерьере традиционного жилища русского старожильческого населения Верхнего Приобья в конце XIX - первой трети XX вв. одним из наиболее значимых элементов являлась печь, имевшая многофункциональное назначение. Полевые исследования автора, проводившиеся в 1997-1998 гг.[2], позволили установить конструктивные особенности печей, возводившихся сибиряками ("чалдонами", "старожилами"), и уточнить некоторые аспекты семантического ряда, связанного с печью.
Местоположение печи в доме. В избе старожилы устанавливали одну печь, предназначенную и для обогрева, и для приготовления пищи, - хлебную, которую располагали в углу избы, слева или справа от входа. Это не исключало установки дополнительных печей, но их использовали только для обогрева. Устье ("чело", "цело", "са/я/ло") хлебной печи было обращено к противоположной входу стене и освещалось боковым окном. Печь стояла почти вплотную к боковой стене. Между ними оставалось 20-30 см , где хранили кухонную утварь - ухваты, клюку (кочергу), помело (веник из сосновых лап) и т.п. Между печью и торцевой стеной, над входом, устраивались деревянные полати. Подобную планировку можно отнести к северо-среднерусской. В крестовых домах и пятистенках с прирубом печь располагалась так, чтобы можно было отапливать либо все помещения, либо несколько из них. В этом случае делали печь с подтопком или камельком. Изба старожилов делилась на различные части, имевшие свои названия и семантическую нагруженность, связанную с назначением и стоявшим там оборудованием. Значимость пространства избы возрастала от входа к противоположной стене, где находился "передний угол" с иконами и столом. Самым малопочетным местом была часть избы около входа, располагавшееся между койкой и печью, - "под порог". Говорили: "Что, девка, под порогом сидишь, проходи". Правила вежливости заставляли пришедших в дом останавливаться у входа и ждать приглашения пройти дальше. Пространство между печью и стеной, где располагался "передний угол", старожилы называли "куть". Оно традиционно принадлежало женщине и предназначалось, в основном, для приготовления пищи и шитья. Там стоял "ящик" с вещами хозяйки - сундук с приданым, взятым из дома родителей. Возле печи был вход в подполье - "голбец". К печи со стороны входной двери примыкала небольшая лавочка, называвшаяся "голбчик".
Печи делали за один день техникой битья мастер с подмастерьем или хозяин с "помочью". Работать приходилось очень быстро, чтобы глина не пересохла. Кое-где, например, в сузунских деревнях, печь била хозяйка, приглашая соседок и родственниц "в помочь", стариков, чтобы помогли советом. Все деревянные детали печи делались хозяином или кем-нибудь из родственников-мужчин. Если печь делал приглашенный мастер, то всю работу он выполнял сам, подмастерье или хозяева ему помогали. На первом этапе работы бревенчатый сруб, печное основание, подводили до уровня пола или несколько ниже. На сруб клали половинки бревен небольшого диаметра или толстые плахи, позже - металлический лист. На него насыпали слой глины. Ставили печной столб, делали перевязку. Затем до определенной высоты возводили из бруса или плах опечек так, чтобы удобно было бить глину. Накладывали слой за слоем толщиной 5-10 см, которые били, уплотняя, большими деревянными молотками-чекмарями или пестиками. Работа распределялась так, что один человек бил, другой "прибивал", то есть ровно утрамбовывал легкими движениями. Заостренным концом деревянного молотка в каждом слое делались углубления - велось пазование, затем накладывали новый слой и били округлым концом молотка, что было необходимо для большего уплотнения. Опечек поднимали до нужной высоты. Иногда устанавливались боковые деревянные части, которые назывались "задороги". Между слоями глины насыпали немного соли, чтобы слои лучше "сливались", и печь была крепче. На удобной для хозяйки высоте (каждая печь делалась индивидуально "под хозяйку", ведь ей приходилось работать около печи ежедневно по несколько часов), формовали шесток и под печи (гладкую горизонтальную площадку с небольшим уклоном к устью печи), набивая глину в опалубку, которую в дальнейшем разбирали.
Вятские мастера, приходившие с артельным промыслом в Сибирь, определяли размеры печи так. Прежде всего усаживали хозяйку дома на табурет. Расстояние от верхней пуговки на воротнике хозяйки до сиденья табуретки давало высоту свода внутренней части печи, которая, однако, не должна была превышать 60 см. Устье печи должно было быть на 10 см шире плеч хозяйки, а высота его равна их ширине. Шесток в глубину должен быть равен размеру от локтя до кончиков вытянутых пальцев. Высота печи делалась равной росту хозяйки плюс два спичечных коробка.
Под подовый слой насыпали слой песка или битого стекла, чтобы печь была жарче. Для образования внутреннего пространства печи делали специальную опалубку - "свинку", короб из досок с полукруглым верхом. Формовали на шестке верхнюю часть печи с чувалом и дымоходом, вырезали устье ножом, делали прорезь для заслонки, печурки (небольшие ниши для трубы самовара, сушки рукавиц, хранения спичек), и специальные отверстия для выгреба угольев и пепла. Выбирали загнету - углубление в подовой части печи, куда сметали угли для поддержания ровного жара. Устанавливали заслонки, вьюшки и дверцы для подтопка. Иногда рядом с топкой вмазывали котел для горячей воды.
Чувал был прямоугольной формы и делался так: стержнем его служили чурки из нетолстого березового бревнышка, вокруг них набивали глину, ограничивая опалубкой. Между половинками чурок делали зазор, куда вставляли бересту, чтобы их выжечь, когда они уже будут не нужны. Трубу чувала, сделанную из кирпичей, выводили на крышу. Колено чувала называлось "боровок", его делали для отбоя искр, чтобы они не вылетали в трубу, а тепло дольше сохранялось. Но во многих печах "боровков" не было. Появление боровков связывается с приездом переселенцев из российских губерний в начале XX в. Не все старожилы переняли это усовершенствование, хотя оно существенно улучшало теплотехнические свойства печи.
Когда печь была готова, ее топили первый раз, а в дымоходе поджигали бересту. Доски свинки и чурки сгорали, образовывая внутреннее пространство печи. Если части свинки скреплялись веревкой, то ее можно было вытащить и использовать несколько раз. Чтобы печь набрала прочности, ее топили некоторое время несколько раз в день, и она постепенно высыхала. Завершение работ по установке печи отмечали всей семьей в тот же день обильной трапезой с пивом и самогоном, приглашая всех "помочан", если работали "по помочи", или мастеров, если их нанимали на работу.
Семантика печи. Верования старожилов, связанные с печью, имели языческий характер, что отличалось от сущности отношения к печи переселенцев из губерний Европейской России, прибывших в Приобье в конце XIX - начале XX вв., которые соединяли языческую основу с символикой христианства даже визуальными способами. Так, в с. Маслянино [4] было записано, что новоселы из губерний Европейской России, использовали заговоры-обращения к печи, а рядом с ее устьем вмазывали небольшую иконку с образом Христа или Пресвятой Богородицы. С печью в сознании сибиряков-старожилов Приобья связаны понятия надежности, защиты, основательности. Воистину она являлась ядром дома, домашним очагом, дающим благополучие, сытость, тепло. На печи спали старики и дети. Ребятишки, испугавшись грозы, жались поближе к печи.
Печь играет знаковую роль во внутреннем пространстве дома, совмещая в себе черты центра и границы. В фольклоре печная труба является специфическим выходом из дома, предназначенным для сверхъестественных сил. Из нее в сказках вылетает ведьма, через нее в дом проникают огненный змей и черт. Характер символического осмысления печи был во многом предопределен тем, что поддержание домашнего огня и приготовление пищи являлись специфически женскими занятиями. Хозяйка чистила печь, заглядывала в ее жерло, а значит, по представлениям старожилов, могла общаться с домовым, которого называли "со/у/седка", "суседушка". Ей в первую очередь он подавал знаки, она должна была позаботиться о том, чтобы суседко перебрался в новый дом при переезде. Часто, переселяясь, хозяйка в первую очередь переносила клюку и помело, клала их на печь в новом доме, тем самым приманивая домового, покровителя хозяйства и семьи. При этом она должна была приговаривать: "Соседушка-братушка, пойдем к нам на ново место" [5]. По мнению сибиряков из д. Мамоново [6], как раз помело и являлось гнездом домового. Для него нужно наломать сосновых лап и поставить его в голбец - дать место домовому: "Вот твоя постель". Крестьяне считали, что обитал суседка где-то в подполье, рядом с печью, или же на чердаке, т.е. на периферии жилого пространства. По мнению В. И. Дынина [7], различия, связанные с местом обитания домового обусловлены особенностями северо- и южнорусских жилищ. Северную избу, а такой тип преобладал среди изб старожилов, строили на подклете, который и считался местом пребывания домового, поскольку там устраивали голбец. Южнорусская изба ставилась на земле и подполья не имела, поэтому пристанищем домового служил чердак. Следует отметить, что если такая прямая зависимость и существовала, то лишь при формировании представлений о домовом. Материалы полевых исследований говорят о том, что конструктивное изменение жилища, переход южнорусских в условиях Сибири к возведению жилища с подклетом не повлияло на мнение о месте пребывания духа дома. А часть старожилов считает местом пребывания суседки чердак, хотя в их домах устроены голбцы.
Символика печи имела особое значение в народной медицине и магии. В сибирских заговорах от тоски по умершему часто обращались к ней: "Как ты, матушка-печь, не боишься ни воды, ни пламени, так бы и ты (имярек) не боялся, не страшился"[8]. Наговорить нужно было на воду и сбрызнуть наотмашь того, кто страдал боязнью. При этом он должен был стоять около печи и посмотреть в устье, к чему его нужно было принудить, сказав: "Что-то неладно у вас в печи". Используя угольки из печи, лечили от испуга. Приговаривая необходимые слова нужно было бросить три уголька в воду. Если угольки утонут - человек вылечится, если же нет, то причина болезни не в испуге. Некоторые заговоры необходимо было произносить на новый месяц обязательно при затопленной печи. Например, такой (нужно было опустить три спички в воду и приговаривать): "Стану я робися, (имярек), благославясь, пойду перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота на восточную сторону. На восточной стороне есть божия церква, есть престол Христовый, Матушка пречиста, пресвята госпожа. Не смывайте, не сметайте с моря пену, а смойте, сполощите все хитки, притки, уроки, переполохи, И родимое худобище, азевище с девки самокрутки, от слепца, от кривца и проезжа молодца, от всех дуба проклятых мышей, которые договоры, которые переговоры, исполна, исцелна семьдесят семь жилочек, семьдесят семь суставчиков, смой, сполощи на весь месяц, на молоду, на ущерб и на полны месяц. Аминь. Аминь. Аминь" [9]. Уезжая в долгие опасные путешествия, нужно было заглянуть внутрь печи, что должно обеспечить благополучное возвращение домой.
Поскольку дом осмысляется в народной культуре как средоточие основных жизненных ценностей, таких, как счастье, достаток, единство семьи и рода, целый комплекс традиций, бытовых приемов и запретов был направлен на то, чтобы удержать счастье и не дать ему покинуть жилище. В частности, не давали в долг то, в чем оно, по мнению крестьян, было сосредоточено, например, огонь. Готовность поделиться угольками для разжигания печи, воспринималась как величайшая доброта. Старожилы д. Мереть[10] и д. Каргополово [11] следили, чтобы при переезде в новую избу хозяева оставляли в старой печную заслонку, а также икону, фактически приравнивая их по значимости. Тогда новые жильцы могут быть уверены, что для них "счастье останется в доме". Манипуляции с заслонкой, по мнению, старожилов могли предотвратить и стихийные бедствия. Так, чтобы прекратить град, советовали выбросить из окна печную заслонку и нож.
С печью связаны приметы, предвещавшие благополучие семьи. Жители старожильческой деревни Малышево [12] рассказывали, что иногда в стене над печью делали специальное отверстие, чтобы в определенный день в него проникли первые лучи восходящего солнца, что сулило мир, добро и счастье в доме. К сожалению, сами рассказчики не могли указать точную дату, когда это должно происходить. Можно лишь предположить, что изба была ориентирована таким образом, чтобы подобное случилось в один из праздничных дней весенне-летнего цикла, на Пасху или Троицу, а возможно, в дни весеннего равноденствия или летнего солнцестояния, то есть в периоды, значимые для исчисления времени. Такое сообщение не могло не заинтересовать, так как возникла версия о связи мировоззренческого понимания семантики печи с временными категориями. Поиски аналогов показали, что устройство окон-отверстий рядом с печью встречалось в жилищах в XVIII - XIX вв. в и имело широкий ареал распространения.
Поскольку зафиксированы лишь отдельные случаи устройства окон-отверстий, осталось неясным, насколько часто встречались избы, в которых они были сделаны, и каким группам населения принадлежит эта традиция. На эти вопросы ответить без дополнительных сведений очень сложно. Можно заметить, что в составе рабочих, проживавших в Нижнем Тагиле до 1759 г., были выходцы из Тулы, Москвы, Поволжья (старообрядцы) [17]. После 1759 г. 41% всего населения составляли рабочие, переведенные из Керженской волости Нижегородского края, определенный процент составляли и местные старожилы, родившиеся в Нижнем Тагиле [18]. В Верхоленском округе и в Верхнем Приобье такие окна зафиксированы в жилищах старожилов.
Обращает на себя внимание то, что окна располагались в стене рядом с печью, на которой можно было ставить нужные отметки и с большой точностью следить по движению солнца как за временем в течение дня, так и за переломными моментами в смене сезонов. Благодаря этому жилища могли служить своеобразным приспособлением для определения времени. Появление же новых способов фиксации временных промежутков - часов, издание и распространение календарей, привело к неизбежной утрате специфических знаний и, как следствие, к потере традиции в домостроении. Уже в начале XX в. в жилищах перестают делать небольшие окна рядом с печью.
Печь являлась обязательным показателем пригодного для людей жилища, достоверно это можно установить уже по сибирским материалам XVIII в. Причем здесь речь идет не столько об утилитарной, сколько о знаковой ее функции. Печь выступала символом обжитости жилища, обустройства на определенном месте
В Болотнинском р-не Новосибирской обл. автором были записаны рассказы об истории образования в начале XX в. пос. Игрушка: "Старожилы не давали строиться новоприбывшим, много раз приезжали и ломали все постройки. Но затем новоселы поспорили с местными жителями, что если успеют за сутки возвести хотя бы один дом с нужной мебелью и хорошей печью, которую можно будет затопить, тогда они приобретут право на поселение. Поскольку переселенцы строили всем миром, к утру такой дом был готов. Утром над его крышей показался дымок - начали топить печь. Так удалось выиграть спор - поэтому-то поселок и был назван Игрушка". Следует отметить, что старожилы других регионов Приобья также придерживались этого обычая. Так, по рассказам, в селах Вознесенка и Мезенцево существовало правило, по которому переселенец должен был поставить дом за одни сутки. К исходу срока как знак окончания работы должна была быть затоплена печь и задымить печная труба. Если переселенец не укладывался в назначенное время, старожилы разрушали недостроенный дом. Рассказывали и что, когда заселялся Новониколаевск, то самовольные засельщики в первую очередь ставили печи, обносили их легкими стенами и тогда получали "право" остаться в поселке. Так застраивались первые новониколаевские районы, известные как "Нахаловки", "Шанхаи" и т.п
Таким образом, в конце XIX - первой трети XX вв. старожилами-сибиряками Верхнего Приобья были выработаны рациональные конструкции печей, обеспечивающие универсальность их использования: и для обогрева жилища, и для приготовления пищи, и для лечения. Немалую роль играла печь в народной магии, верованиях, представлениях о времени. Содержание семантики печи в культуре сибиряков во многом определялось ее способностью превращения "чужого" в "свое", которая диктовала не только правила обживания жилища, но и давала способ приема чужих людей в уже сложившееся сообщество. Несомненно, такая знаковая функция печи связана с тем, что она выступала вместилищем огня, являлась преемницей древнего очага, вокруг которого концентрировалась жизненная сила, обладающая целительной и объединяющей энергией. "
Майничева А.Ю.
"В интерьере традиционного жилища русского старожильческого населения Верхнего Приобья в конце XIX - первой трети XX вв. одним из наиболее значимых элементов являлась печь, имевшая многофункциональное назначение. Полевые исследования автора, проводившиеся в 1997-1998 гг.[2], позволили установить конструктивные особенности печей, возводившихся сибиряками ("чалдонами", "старожилами"), и уточнить некоторые аспекты семантического ряда, связанного с печью.
Местоположение печи в доме. В избе старожилы устанавливали одну печь, предназначенную и для обогрева, и для приготовления пищи, - хлебную, которую располагали в углу избы, слева или справа от входа. Это не исключало установки дополнительных печей, но их использовали только для обогрева. Устье ("чело", "цело", "са/я/ло") хлебной печи было обращено к противоположной входу стене и освещалось боковым окном. Печь стояла почти вплотную к боковой стене. Между ними оставалось 20-30 см , где хранили кухонную утварь - ухваты, клюку (кочергу), помело (веник из сосновых лап) и т.п. Между печью и торцевой стеной, над входом, устраивались деревянные полати. Подобную планировку можно отнести к северо-среднерусской. В крестовых домах и пятистенках с прирубом печь располагалась так, чтобы можно было отапливать либо все помещения, либо несколько из них. В этом случае делали печь с подтопком или камельком. Изба старожилов делилась на различные части, имевшие свои названия и семантическую нагруженность, связанную с назначением и стоявшим там оборудованием. Значимость пространства избы возрастала от входа к противоположной стене, где находился "передний угол" с иконами и столом. Самым малопочетным местом была часть избы около входа, располагавшееся между койкой и печью, - "под порог". Говорили: "Что, девка, под порогом сидишь, проходи". Правила вежливости заставляли пришедших в дом останавливаться у входа и ждать приглашения пройти дальше. Пространство между печью и стеной, где располагался "передний угол", старожилы называли "куть". Оно традиционно принадлежало женщине и предназначалось, в основном, для приготовления пищи и шитья. Там стоял "ящик" с вещами хозяйки - сундук с приданым, взятым из дома родителей. Возле печи был вход в подполье - "голбец". К печи со стороны входной двери примыкала небольшая лавочка, называвшаяся "голбчик".
Печи делали за один день техникой битья мастер с подмастерьем или хозяин с "помочью". Работать приходилось очень быстро, чтобы глина не пересохла. Кое-где, например, в сузунских деревнях, печь била хозяйка, приглашая соседок и родственниц "в помочь", стариков, чтобы помогли советом. Все деревянные детали печи делались хозяином или кем-нибудь из родственников-мужчин. Если печь делал приглашенный мастер, то всю работу он выполнял сам, подмастерье или хозяева ему помогали. На первом этапе работы бревенчатый сруб, печное основание, подводили до уровня пола или несколько ниже. На сруб клали половинки бревен небольшого диаметра или толстые плахи, позже - металлический лист. На него насыпали слой глины. Ставили печной столб, делали перевязку. Затем до определенной высоты возводили из бруса или плах опечек так, чтобы удобно было бить глину. Накладывали слой за слоем толщиной 5-10 см, которые били, уплотняя, большими деревянными молотками-чекмарями или пестиками. Работа распределялась так, что один человек бил, другой "прибивал", то есть ровно утрамбовывал легкими движениями. Заостренным концом деревянного молотка в каждом слое делались углубления - велось пазование, затем накладывали новый слой и били округлым концом молотка, что было необходимо для большего уплотнения. Опечек поднимали до нужной высоты. Иногда устанавливались боковые деревянные части, которые назывались "задороги". Между слоями глины насыпали немного соли, чтобы слои лучше "сливались", и печь была крепче. На удобной для хозяйки высоте (каждая печь делалась индивидуально "под хозяйку", ведь ей приходилось работать около печи ежедневно по несколько часов), формовали шесток и под печи (гладкую горизонтальную площадку с небольшим уклоном к устью печи), набивая глину в опалубку, которую в дальнейшем разбирали.
Вятские мастера, приходившие с артельным промыслом в Сибирь, определяли размеры печи так. Прежде всего усаживали хозяйку дома на табурет. Расстояние от верхней пуговки на воротнике хозяйки до сиденья табуретки давало высоту свода внутренней части печи, которая, однако, не должна была превышать 60 см. Устье печи должно было быть на 10 см шире плеч хозяйки, а высота его равна их ширине. Шесток в глубину должен быть равен размеру от локтя до кончиков вытянутых пальцев. Высота печи делалась равной росту хозяйки плюс два спичечных коробка.
Под подовый слой насыпали слой песка или битого стекла, чтобы печь была жарче. Для образования внутреннего пространства печи делали специальную опалубку - "свинку", короб из досок с полукруглым верхом. Формовали на шестке верхнюю часть печи с чувалом и дымоходом, вырезали устье ножом, делали прорезь для заслонки, печурки (небольшие ниши для трубы самовара, сушки рукавиц, хранения спичек), и специальные отверстия для выгреба угольев и пепла. Выбирали загнету - углубление в подовой части печи, куда сметали угли для поддержания ровного жара. Устанавливали заслонки, вьюшки и дверцы для подтопка. Иногда рядом с топкой вмазывали котел для горячей воды.
Чувал был прямоугольной формы и делался так: стержнем его служили чурки из нетолстого березового бревнышка, вокруг них набивали глину, ограничивая опалубкой. Между половинками чурок делали зазор, куда вставляли бересту, чтобы их выжечь, когда они уже будут не нужны. Трубу чувала, сделанную из кирпичей, выводили на крышу. Колено чувала называлось "боровок", его делали для отбоя искр, чтобы они не вылетали в трубу, а тепло дольше сохранялось. Но во многих печах "боровков" не было. Появление боровков связывается с приездом переселенцев из российских губерний в начале XX в. Не все старожилы переняли это усовершенствование, хотя оно существенно улучшало теплотехнические свойства печи.
Когда печь была готова, ее топили первый раз, а в дымоходе поджигали бересту. Доски свинки и чурки сгорали, образовывая внутреннее пространство печи. Если части свинки скреплялись веревкой, то ее можно было вытащить и использовать несколько раз. Чтобы печь набрала прочности, ее топили некоторое время несколько раз в день, и она постепенно высыхала. Завершение работ по установке печи отмечали всей семьей в тот же день обильной трапезой с пивом и самогоном, приглашая всех "помочан", если работали "по помочи", или мастеров, если их нанимали на работу.
Семантика печи. Верования старожилов, связанные с печью, имели языческий характер, что отличалось от сущности отношения к печи переселенцев из губерний Европейской России, прибывших в Приобье в конце XIX - начале XX вв., которые соединяли языческую основу с символикой христианства даже визуальными способами. Так, в с. Маслянино [4] было записано, что новоселы из губерний Европейской России, использовали заговоры-обращения к печи, а рядом с ее устьем вмазывали небольшую иконку с образом Христа или Пресвятой Богородицы. С печью в сознании сибиряков-старожилов Приобья связаны понятия надежности, защиты, основательности. Воистину она являлась ядром дома, домашним очагом, дающим благополучие, сытость, тепло. На печи спали старики и дети. Ребятишки, испугавшись грозы, жались поближе к печи.
Печь играет знаковую роль во внутреннем пространстве дома, совмещая в себе черты центра и границы. В фольклоре печная труба является специфическим выходом из дома, предназначенным для сверхъестественных сил. Из нее в сказках вылетает ведьма, через нее в дом проникают огненный змей и черт. Характер символического осмысления печи был во многом предопределен тем, что поддержание домашнего огня и приготовление пищи являлись специфически женскими занятиями. Хозяйка чистила печь, заглядывала в ее жерло, а значит, по представлениям старожилов, могла общаться с домовым, которого называли "со/у/седка", "суседушка". Ей в первую очередь он подавал знаки, она должна была позаботиться о том, чтобы суседко перебрался в новый дом при переезде. Часто, переселяясь, хозяйка в первую очередь переносила клюку и помело, клала их на печь в новом доме, тем самым приманивая домового, покровителя хозяйства и семьи. При этом она должна была приговаривать: "Соседушка-братушка, пойдем к нам на ново место" [5]. По мнению сибиряков из д. Мамоново [6], как раз помело и являлось гнездом домового. Для него нужно наломать сосновых лап и поставить его в голбец - дать место домовому: "Вот твоя постель". Крестьяне считали, что обитал суседка где-то в подполье, рядом с печью, или же на чердаке, т.е. на периферии жилого пространства. По мнению В. И. Дынина [7], различия, связанные с местом обитания домового обусловлены особенностями северо- и южнорусских жилищ. Северную избу, а такой тип преобладал среди изб старожилов, строили на подклете, который и считался местом пребывания домового, поскольку там устраивали голбец. Южнорусская изба ставилась на земле и подполья не имела, поэтому пристанищем домового служил чердак. Следует отметить, что если такая прямая зависимость и существовала, то лишь при формировании представлений о домовом. Материалы полевых исследований говорят о том, что конструктивное изменение жилища, переход южнорусских в условиях Сибири к возведению жилища с подклетом не повлияло на мнение о месте пребывания духа дома. А часть старожилов считает местом пребывания суседки чердак, хотя в их домах устроены голбцы.
Символика печи имела особое значение в народной медицине и магии. В сибирских заговорах от тоски по умершему часто обращались к ней: "Как ты, матушка-печь, не боишься ни воды, ни пламени, так бы и ты (имярек) не боялся, не страшился"[8]. Наговорить нужно было на воду и сбрызнуть наотмашь того, кто страдал боязнью. При этом он должен был стоять около печи и посмотреть в устье, к чему его нужно было принудить, сказав: "Что-то неладно у вас в печи". Используя угольки из печи, лечили от испуга. Приговаривая необходимые слова нужно было бросить три уголька в воду. Если угольки утонут - человек вылечится, если же нет, то причина болезни не в испуге. Некоторые заговоры необходимо было произносить на новый месяц обязательно при затопленной печи. Например, такой (нужно было опустить три спички в воду и приговаривать): "Стану я робися, (имярек), благославясь, пойду перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота на восточную сторону. На восточной стороне есть божия церква, есть престол Христовый, Матушка пречиста, пресвята госпожа. Не смывайте, не сметайте с моря пену, а смойте, сполощите все хитки, притки, уроки, переполохи, И родимое худобище, азевище с девки самокрутки, от слепца, от кривца и проезжа молодца, от всех дуба проклятых мышей, которые договоры, которые переговоры, исполна, исцелна семьдесят семь жилочек, семьдесят семь суставчиков, смой, сполощи на весь месяц, на молоду, на ущерб и на полны месяц. Аминь. Аминь. Аминь" [9]. Уезжая в долгие опасные путешествия, нужно было заглянуть внутрь печи, что должно обеспечить благополучное возвращение домой.
Поскольку дом осмысляется в народной культуре как средоточие основных жизненных ценностей, таких, как счастье, достаток, единство семьи и рода, целый комплекс традиций, бытовых приемов и запретов был направлен на то, чтобы удержать счастье и не дать ему покинуть жилище. В частности, не давали в долг то, в чем оно, по мнению крестьян, было сосредоточено, например, огонь. Готовность поделиться угольками для разжигания печи, воспринималась как величайшая доброта. Старожилы д. Мереть[10] и д. Каргополово [11] следили, чтобы при переезде в новую избу хозяева оставляли в старой печную заслонку, а также икону, фактически приравнивая их по значимости. Тогда новые жильцы могут быть уверены, что для них "счастье останется в доме". Манипуляции с заслонкой, по мнению, старожилов могли предотвратить и стихийные бедствия. Так, чтобы прекратить град, советовали выбросить из окна печную заслонку и нож.
С печью связаны приметы, предвещавшие благополучие семьи. Жители старожильческой деревни Малышево [12] рассказывали, что иногда в стене над печью делали специальное отверстие, чтобы в определенный день в него проникли первые лучи восходящего солнца, что сулило мир, добро и счастье в доме. К сожалению, сами рассказчики не могли указать точную дату, когда это должно происходить. Можно лишь предположить, что изба была ориентирована таким образом, чтобы подобное случилось в один из праздничных дней весенне-летнего цикла, на Пасху или Троицу, а возможно, в дни весеннего равноденствия или летнего солнцестояния, то есть в периоды, значимые для исчисления времени. Такое сообщение не могло не заинтересовать, так как возникла версия о связи мировоззренческого понимания семантики печи с временными категориями. Поиски аналогов показали, что устройство окон-отверстий рядом с печью встречалось в жилищах в XVIII - XIX вв. в и имело широкий ареал распространения.
Поскольку зафиксированы лишь отдельные случаи устройства окон-отверстий, осталось неясным, насколько часто встречались избы, в которых они были сделаны, и каким группам населения принадлежит эта традиция. На эти вопросы ответить без дополнительных сведений очень сложно. Можно заметить, что в составе рабочих, проживавших в Нижнем Тагиле до 1759 г., были выходцы из Тулы, Москвы, Поволжья (старообрядцы) [17]. После 1759 г. 41% всего населения составляли рабочие, переведенные из Керженской волости Нижегородского края, определенный процент составляли и местные старожилы, родившиеся в Нижнем Тагиле [18]. В Верхоленском округе и в Верхнем Приобье такие окна зафиксированы в жилищах старожилов.
Обращает на себя внимание то, что окна располагались в стене рядом с печью, на которой можно было ставить нужные отметки и с большой точностью следить по движению солнца как за временем в течение дня, так и за переломными моментами в смене сезонов. Благодаря этому жилища могли служить своеобразным приспособлением для определения времени. Появление же новых способов фиксации временных промежутков - часов, издание и распространение календарей, привело к неизбежной утрате специфических знаний и, как следствие, к потере традиции в домостроении. Уже в начале XX в. в жилищах перестают делать небольшие окна рядом с печью.
Печь являлась обязательным показателем пригодного для людей жилища, достоверно это можно установить уже по сибирским материалам XVIII в. Причем здесь речь идет не столько об утилитарной, сколько о знаковой ее функции. Печь выступала символом обжитости жилища, обустройства на определенном месте
В Болотнинском р-не Новосибирской обл. автором были записаны рассказы об истории образования в начале XX в. пос. Игрушка: "Старожилы не давали строиться новоприбывшим, много раз приезжали и ломали все постройки. Но затем новоселы поспорили с местными жителями, что если успеют за сутки возвести хотя бы один дом с нужной мебелью и хорошей печью, которую можно будет затопить, тогда они приобретут право на поселение. Поскольку переселенцы строили всем миром, к утру такой дом был готов. Утром над его крышей показался дымок - начали топить печь. Так удалось выиграть спор - поэтому-то поселок и был назван Игрушка". Следует отметить, что старожилы других регионов Приобья также придерживались этого обычая. Так, по рассказам, в селах Вознесенка и Мезенцево существовало правило, по которому переселенец должен был поставить дом за одни сутки. К исходу срока как знак окончания работы должна была быть затоплена печь и задымить печная труба. Если переселенец не укладывался в назначенное время, старожилы разрушали недостроенный дом. Рассказывали и что, когда заселялся Новониколаевск, то самовольные засельщики в первую очередь ставили печи, обносили их легкими стенами и тогда получали "право" остаться в поселке. Так застраивались первые новониколаевские районы, известные как "Нахаловки", "Шанхаи" и т.п
Таким образом, в конце XIX - первой трети XX вв. старожилами-сибиряками Верхнего Приобья были выработаны рациональные конструкции печей, обеспечивающие универсальность их использования: и для обогрева жилища, и для приготовления пищи, и для лечения. Немалую роль играла печь в народной магии, верованиях, представлениях о времени. Содержание семантики печи в культуре сибиряков во многом определялось ее способностью превращения "чужого" в "свое", которая диктовала не только правила обживания жилища, но и давала способ приема чужих людей в уже сложившееся сообщество. Несомненно, такая знаковая функция печи связана с тем, что она выступала вместилищем огня, являлась преемницей древнего очага, вокруг которого концентрировалась жизненная сила, обладающая целительной и объединяющей энергией. "
Майничева А.Ю.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)